В последнее время в России у всех на слуху слово “плебисцит”. Словотолкователь Бурдона и Михельсона за 1885 год дает такое определение: “Плебисцит, ново-лат., от лат. plebs, plebis, народ. Подача голосов всем народом.” Сочинение Мориса Жоли будет публиковаться таким же образом, каким оно публиковалась исходно, то есть пятью частями.
Перевод с фр. А. Доронина, под ред. С. Варшавского.
«Голуа» (Le Gaulois), пятница, 29 апреля 1870 г.
Нами не забыты оглушительные рукоплескания, которыми несколько лет назад читатели встретили политико-юмористический очерк Мориса Жоли «Разговоры Макиавелли и Монтескье в царстве мертвых». Эта книга, ставшая шедевром сатирической полемики, стоила своему автору пятнадцати месяцев тюремного заключения.
Теперь времена изменились и мы хотим этим воспользоваться. В связи с предстоящим плебисцитом, месье Морис Жоли специально для газеты «Голуа» написал «Послесловие» к своим «Разговорам».
Мы первыми публикуем эту изящную драму.
«Голуа», суббота, 30 апреля 1870 г.
Разговоры Макиавелли и Монтескье в царстве мертвых
ПОСЛЕСЛОВИЕ
Сцена происходит в аду, неподалеку от Тенара[1], как это было описано в начале книги.
I. Арсенал Макиавелли. – II. Воззвание к народу. – III. Крах парламента. – IV. Плебисцит. – V. «За» и «против». – VI. Как проголосует Монтескье – «за» или «против»?
Разговор первый. Арсенал Макиавелли.
Монтескье: Могу ли я верить своим глазам? Это вы, Макиавелли? Неужели случай снова свел нас – через пять лет и в том же самом месте, где прошла наша последняя встреча! Неужели вы сейчас меньше рады встрече со мной, чем тогда? Вы выглядите опечаленным и отводите взгляд.
Макиавелли: А вы, господин барон[2], кажется рады меня видеть. Хотя я и слышу в ваших словах иронию.
Мон.: Иронию? Пожалуй. Вы тогда лихо написали картину, изображающую полную деградацию моего отечества. Когда я услышал от вас, что Франция повержена, что Франция впряжена в ярмо деспотии, что Франция своим безразличием к свободе позорит всю Европу, я надеялся, но не смел верить, что дальнейший ход истории опровергнет ваши жуткие предсказания.
Мак.: А, дорогой барон! Так вы в курсе дел?
Мон.: От одного достославного мужа, жившего по ту сторону Альп и недавно сошедшего на этот скорбный брег[3], я узнал о том, что происходило во Франции после 1866 года. Судя по вашему кислому виду, вы тоже следили за новостями.
Мак.: О каких новостях вы говорите?
Мон.: Я имею в виду третье января, когда в результате всеобщих выборов рухнула единоличная власть императора и был создан кабинет министров, почти полностью состоящий из представителей оппозиции.
Мак.: Ох, да… Да… Точно. Так оно и было.
Мон.: И что, неужели вы продолжаете верить в непогрешимость теории, изложенной в вашем трактате о государе? Помните, вы мне – при нашей прошлой встрече пять лет назад – доказывали, что и сейчас можно поработить целый народ и подчинить его деспотии азиатского образца. И что достижения правовой науки, общественная мысль и здравый смысл не в силах защитить народ от тирании.
Мак.: Господин президент[4], давайте смотреть на это дело так: я выиграл первую партию, а вы выиграли вторую. Нам надо сыграть еще одну решающую партию, в которой, я надеюсь, вы победите.
Мон.: То есть, вы в страхе бежите с поля боя, а я вас преследую и прокалываю шпагой, дабы закрепить мою победу? Не хватало еще ударить вас в спину. Нет уж. Будьте любезны надеть порфиру и взять в руку скипетр, чтобы все было честь по чести. Я испрошу высочайшей аудиенции.
Мак.: Месье де Монтескье, вы не представляете себе, какую ярость вызывает ваше имя сейчас во Франции. Нет ни одного академика, ни одного государственного советника, министра или судьи, который бы не украшал свои речи цитатами из «Духа законов».
Мон.: Да ладно! Какое мне дело до бездельников, которые повторяют мои слова, где надо и где не надо. Вы владеете империей, Макиавелли! Это лучше, чем книги писать. К тому же, хочу напомнить ваше обещание. Вы поклялись мне всеми богами, что подобно сиракузскому тирану Агафоклу (а вы ему явно подражаете[5]), вы, Макиавелли, после двадцати лет правления, сможете даровать народу любые свободы и все равно удержите власть у себя в руках. Ну и вот посмотрите, дорогой мой, во что превратилась ваша диктатура под ударами последних выборов? Что стало с теми чрезвычайными законами, взятыми на прокат у террора, при помощи которых вы единолично являлись гарантом общественного спокойствия и государственного порядка?
Мак.: Увы!
Мон.: Ваша скорбь мне понятна. Что стало с вашим сенатом, защитником конституции? Сенатом, механизм работы которого вы мне так подробно описали? С этим чудовищным политическим органом, вынутым из трупа поздней Римской империи? Сенатом, запасным органом диктатуры, в добавок к вашей личной диктатуре? Сенат позволял вам кроить и перекраивать вашу конституцию. Сенат передавал вам конституционные полномочия в тех случаях, когда палата депутатов не соглашалась с вами. Сенат же по вашей прихоти расширял эти полномочия, признавал недействительными законодательные акты и судебные постановления под предлогом их несоответствия конституции.
Мак.: Увы! Увы!
Мон.: Вы же сделали из палаты депутатов литературный кружок – там можно было поговорить о политике при закрытых дверях, и всё! А вы разрешили палате (разве можно в это поверить?) участвовать вместе с вами в законотворчестве, восстановили право парламентского запроса, ратифицировали поправку о праве граждан на подачу петиций, которое до этого имели только ваши неизлечимые.
Мак.: Какие неизлечимые!?
Мон.: Я имею в виду ваших сенаторов.
Мак.: Увы! Увы!
Мон.: Вы дошли до того, что отказались от выдвижения официальных кандидатов[6] на выборах! Но кто же проголосует за вас теперь?
Мак.: Увы!
Мон.: Да, да, поплачьте! Ваши новые законы разрешают забастовки и народные собрания, и развязывают руки прессе. Новые газеты, созданные без полицейского контроля, лают на вашу священную особу, как бешеные псы. Вы двадцать лет глумились над парламентаризмом, а теперь, в трудные времена, вы призываете этот парламентаризм себе на помощь. Надо же! Вы насмехались над часовым механизмом, который сегодня отсчитывает часы оставшейся вам политической жизни! Помните, как вы говорили мне «jamais, jamais» голосом великого визиря?
Теперь ваши министры, составляющие правительственный совет, назначаются большинством в палате депутатов. Министры отвечают за свои решения и действуют заодно с парламентом. Вы – император в осаде законов, Макиавелли. Вы – конституционный монарх, Сир!
Мак. [смеясь]: Ха! Ха! Ха!
Мон.: Что это вы так развеселились?
Мак.: Простите меня, Монтескье, но я не смог сдержать радость, переполняющую мое сердце. Вы отдаете должное моим либеральным реформам. Я смеюсь от того, что я исполнил счастливую мечту всей моей жизни; исполнил желание, так долго откладываемое мною по причине скорбной политической необходимости. Разве я обманывал Францию, когда обещал ей построить государственную систему, основанную на демократии и свободе? Вы, Монтескье, недооценивали меня. Признаете ли вы себя побежденным благородством моего бескорыстия на этот раз? Верите ли вы, наконец, в мою искренность?
Мон.: Не уверен. Я почувствовал тревогу, как только вы повеселели. Очевидно, вы замышляете какую-то интригу. Но напрасно вы надеетесь на помощь вашего мрачного гения. Вы находитесь в конце вашего пути! Усталый, слабый, постаревший Макиавелли… Ваш государь побежден, а вместе с ним и весь ваш хваленый макиавеллизм.
Мак. [смеясь]: Ха-ха-ха! Вот умора!
Мон.: Чему вы смеетесь?
Мак.: Постарел, говорите? Да посмотрите же на меня, барон! Вот, посмотрите! Я бросаю свои костыли. Опа! [Танцует.] Я же притворщик по природе своей. Притворяюсь спящим, чтобы расстроить планы легковерных. Ввожу в заблуждение противника, расставляю тайные ловушки. Я как удав – лег, выпрямился, облепился цветами и листьями, чтобы меня приняли за веточку. Но стоит подойти слишком близко, и я сверну свои кольца и задушу неосторожного в своих объятьях.
Мон.: А! Я так и знал. Вы неисправимы, старый Мак. Но сейчас вы слишком беспомощны, чтобы меня беспокоило ваше желание походить на Филиппа Второго.
Мак.: Господин Монтескье, перед тем, как двинуться дальше, соблаговолите вместе со мной составить список и оценку того, что остается в моем арсенале.
Мон.: Охотно. Буду вашим кладовщиком. Вот блокнот, вот перо.
Мак.: Записывайте: командование всеми войсками и право назначения на все государственные должности. Кроме того: право объявлять войну и заключать мир, не советуясь при этом ни с одной живой душой. Это позволит мне подавлять мятежи внутри страны, прикрываясь международными осложнениями. Далее: я сохраняю административный контроль в провинции через местных префектов, супрефектов и мэров.
Мон.: А… вы не были морально готовы позволить муниципальным советам назначать себе мэров?
Мак.: Практически был! Но потом я подумал, что если муниципальные советы будут сами назначать себе мэров, то на местах произойдет разделение на партии. Вроде как на белых и черных во Флоренции или как Монтекки и Капулетти в Вероне.
Мон.: Это шутка?
Мак.: Ага. Мне ее рассказал мой премьер-министр. Смешно, не правда ли? Пишите дальше: сохранение 75-й статьи конституции VIII года, согласно которой государственные чиновники при исполнении своих обязанностей неприкосновенны и не несут ответственности за свои действия. Вы помните, что вы в прошлый раз сказали мне при упоминании этой правовой нормы?
Мон.: Продолжайте перечень.
Мак.: Едем дальше. Я контролирую состав сената и назначаю его председателя и вице-председателя. Из этого следует, что законодательная инициатива сената полностью задается мною. Я также сохраняю за собой организацию государственного совета…
Мон.: Это тот, который является сразу и судьей и стороной в юридических спорах между частными лицами и вашей администрацией?
Мак.: Да, тот, совершенно верно. Кроме того, при выборах в палату я поменяю название официального кандидата с «министерского» на «государственного».
Мон.: А в чем разница?
Мак.: Разница–дразнится! А кто вам сказал, что должна быть разница? А?
Пишите дальше: от кандидатов в палату депутатов требуется, как и раньше, предварительная присяга на верность империи, то есть мне. Шесть лет в парламенте сидеть – это очарует даже самых ярых оппозиционеров. Всего двести восемьдесят депутатов, как и раньше, хотя население страны со времен Реставрации[7] увеличилось на 10%, а тогда количество депутатов достигало пятисот. Голосование в коммунах, чтобы предотвратить избирательную пропаганду демагогов в кантонах. Никакой мажоритарной избирательной системы – во избежание партийных коалиций.
Я уже говорил вам, что я оставляю за собой право созывать, переносить и откладывать заседания, а также распускать палату и прекращать ее сессии, когда мне заблагорассудится?
Мон.: Нет, не говорили.
Мак.: Ох, извините, это из-за спешки.
Создание политической газеты, как и раньше, возможно только под денежный залог. Этот пункт имеет важное значение. Я без сожаления жертвую гербовым сбором, однако типографиям и книгопродавцам потребуется патент на их деятельность, так что степень свободомыслия будет прямо связана с кошельком малодушных и жадных буржуа. Да, вот еще, чуть не забыл: для драматических произведений сохраняется предварительная цензура.
Мон.: Продолжайте.
Мак.: Я сохраняю в моем арсенале множество других надежных боеприпасов, в частности – 10-ю статью уголовного кодекса, позволяющую префектам производить обыск у частных лиц, причем, прошу заметить, без постановления суда. Свобода частного лица, таким образом, определяется следователем, который может арестовать кого угодно – просто по запросу прокуратуры…
Мон.: А как же с принципом разделения следствия и надзора?
Мак: Ну как? Вот так…. И еще: я сохранил закон моего дяди, запрещающий политические собрания без разрешения полиции. И сохранил закон об оскорблении величества, а также и другой закон, карающий за публикацию антиправительственных сочинений за границей. Кроме того, имеется масса законов и указов, предусматривающих наказание за возбуждение ненависти и презрения к правительству, за оскорбление религиозных чувств и нравственности, за противоправные действия против собственности и семьи, за возбуждение ненависти либо вражды, а равно унижение человеческого достоинства, за нападки на конституцию, нападки на законы, нападки…
Мон.: Короче говоря, у вас столько наказуемых деяний, сколько есть форм проявления человеческой мысли.
Мак.: Ну что поделать! Да, и еще, чтобы уже покончить с этим. Я полностью сохраняю существующую организацию армии, полиции и системы правосудия, вместе с таким великолепным институтом, каковым является прокуратура. Ведь именно багодаря прокуратуре государство может эффективно преследовать своих граждан.
Мон.: Послушайте что я вам скажу, Макиавелли. Вы полагаете, что все эти меры, законы и институты позволят вам удержать власть? Так вот, я заявляю вам с полной ответственностью, что при наличии свободной прессы, кабинета министров, опирающегося на палату представителей, и волеизъявления на свободных выборах, вы будете свергнуты не позднее, чем через полгода.
Мак.: Ах, какая прелесть! Вы восхищаете меня, Монтескье!
Мон.: Восхищаю? Чем же это?
Мак.: Вы сказали ровно то, что я ожидал. И у меня заготовлен ответ.
[1] Тенар (греч. Ταίναρος) – Город и мыс в Лаконии, с пещерою, которая считалась входом в ад.
[2] Шарль Луи де Секонда, барон де Ля Брэд и де Монтескьё – такое было полное имя Монтескье.
[3] Вероятно имеется в виду граф де Монталамбер (Charles Forbes René, comte de Montalembert, 1810 – 1870) – французский писатель, оратор и политический деятель, член Французской академии.
[4] Монтескье был президентом парламента города Бордо с 1716 по 1726 гг.
[5] Агафокл был обвинен во властолюбии и изгнан из Сиракуз. Через некоторое время его призвали обратно, но потребовали поклясться в храме Цереры, что он не будет стремиться к тирании. Агафокл поклялся. Вскоре после этого, поправ данную им клятву, он собрал своих бывших солдат и провозгласил себя «народным защитником». Затем он назначил себя главнокомандующим и объявил войну аристократии. Он пригласил представителей аристократии для переговоров и приказал их арестовать. Народу он позволил грабить город в течение двух дней и двух ночей. Было зарезано 4 тысячи человек. Агафокл считал это жертвоприношение необходимым для упрочения своей власти. На третий день он объявил жителям города, что только распространение зла вынудило его применить жестокие меры, а настоящей его целью является восстановление демократии. При этих словах он бросил свой меч, смешался с толпой и оставил растерянных убийц перед останками их жертв. Народ, замешанный в грабежах и убийствах, для обеспечения своей безнаказанности объявил Агафокла стратегом-автократором и наделил единоличной властью с неограниченными правами.
[6] “Официальными” назывались кандидаты в депутаты, поддерживаемые империей.
[7] Реставрация Бурбонов: с 1814 по 1830 гг.